Анна Потерпеева - На войне и в тылу — по-фронтовому
Нашу роту послали на разведку. Подойдя под огнем противника как можно ближе, мы пришли к выводу: доты ничем не возьмешь — их нужно взрывать.
И вот вместе с группой саперов, взяв мешки взрывчатки и песка, мы снова подошли к укреплениям. Из дотов хлестал кинжальный огонь. Саперам не поднять головы. Тогда танки почти вплотную приблизились к крайнему доту и в упор ударили по амбразуре — внутри автоматически закрылись бронированные створки.
Мы воспользовались этим: мешки с песком забили в амбразуру. Дот ослеп. Тут принялись за работу взрывники. Они заложили в шурфы огромное количество взрывчатки. Когда все было готово, мы отошли на исходные позиции. Вскоре воздух потряс необыкновенной силы взрыв. Даже наши танки, поставленные на тормоза, заходили ходуном. В небо взлетели темно-серые тучи земли и снега, мощная сила разворотила глыбы бетона. С этим дотом было покончено.
Точно так же взорвали второй, третий. Осажденные стали сдаваться в плен.
Однажды вечером, вернувшись с выполнения боевого задания, мы попали, как говорится, с корабля на бал. Наш комсорг Анатолий Калинов, еле сдерживая улыбку, крикнул: «Качать именинников!» Сильные руки танкистов тотчас подхватили меня. Вижу: рядом взлетает Илья Сачков, за ним еще кто-то. «Вы что, одурели?» — ворчу я безобидно. «Поздравляем с орденом, товарищ командир!» — слышу в ответ восторженные голоса друзей. Оказалось, сам Михаил Иванович Калинин, Всесоюзный староста, днем на командном пункте корпуса вручал правительственные награды. Некоторые из награжденных в то время вели бой на высоте 65,5. Узнав об этом, Михаил Иванович сказал, что непременно вызовет нас в Москву, как только позволит обстановка.
В этот вечер в нашей землянке меня поджидал военный корреспондент. Он был плотен, круглолиц, чем-то сразу располагал к себе. Он назвал себя и протянул мне широкую ладонь. Это был Александр Твардовский. Мы, бойцы и командиры, получив свежий номер нашей армейской газеты «На страже Родины», сразу искали его статьи, очерки или фельетоны, героем которых уже в ту пору был легендарный Василий Теркин.
Наш разговор с Александром Трифоновичем начался сразу:
— Весь день добираюсь до вас, никак не доберусь, — признался он. — Ничего себе высотка вам досталась. Вот подарок, а?
— Три танка за сегодняшний день потеряли, — ответил я удрученно.
— Я видел, — сказал он с горечью. — Одному даже башню оторвало.
— Так вы были на высоте? — удивился я.
— Ходил с подносчиками патронов, — заметил он как бы между прочим. — Часа два пролежали между надолбами, головы поднять не могли.
И он стал рассказывать, как сегодня впервые лежал под минометным огнем, как страшно было и как он подавлял в себе этот страх. И я принялся рассказывать ему о сегодняшнем бое, о самом наболевшем.
После той встречи мы подружились с Александром Трифоновичем, он буквально дневал и ночевал в роте. Ходил вместе с нами в разведку, помогал спасать подбитые танки, коротал время на перекурах, с удовольствием выслушивая от бойцов различные прибаутки, забавные истории. Некоторые из них он записывал потом.
В ту пору был я довольно-таки крепок, как говорится, в плечах косая сажень. В полушубке не влезал в танковый люк, поэтому нередко ходил в одной гимнастерке. Твардовский набрасывался на меня:
— Ты что делаешь, Сергеич? Ведь сейчас сорок градусов мороза. Закоченеешь.
— Финны не дадут. Скоро они снова устроят нам такую пропарку, что опять жарко станет.
Так и жил у нас наш дорогой Трифонович. В первой роте 112-го танкового батальона 123-й стрелковой дивизии. И во время подготовки к штурму, и в ходе штурма линии Маннергейма. Не раз писал о наших танкистах. Конечно, не все, что ему доводилось видеть и слышать на передовой, вбирали в себя скупые газетные строки. Уже тогда мы догадывались, что собирает он материал для более основательной работы. И вот спустя тридцать лет, в феврале 1969 года, мы, участники тех далеких событий, с большим интересом и волнением прочли его фронтовые записи «С Карельского перешейка». Многие страницы посвящены бойцам и командирам нашей роты, находившейся в самых первых рядах наступавших частей.
Как-то вдруг сразу пришла на Карельский перешеек весна сорокового года. Закончились бои на советско-финской границе. Перед праздником Первое Мая большая группа бойцов 35-й танковой бригады была удостоена правительственных наград, в том числе товарищи из моей роты. Двенадцать танкистов бригады стали Героями Советского Союза. Среди них — комбриг генерал-майор В. Н. Кашуба, старшие лейтенанты В. Ф. Кулабухов и Г. В. Старков, лейтенант П. Ф. Юрченко. Этой высокой награды был удостоен и я.
Нас вызвали в Москву. Михаил Иванович Калинин, когда вручил мне орден Ленина и Золотую Звезду, взял со стола еще одну коробочку — с орденом Красного Знамени. Улыбнулся тепло и сказал:
— Тоже ваш, тогда не врученный. Как именовать-то ее, ту высоту?
— Шестьдесят пять и пять, товарищ Калинин.
— Вот-вот! — вспомнил он. — Показывали мне ее издали. Крута и вся ощетинилась. Но ведь одолели. Одолеем и все другие, не так ли, товарищ Архипов?
Этот день — один из самых памятных в моей жизни. Помню, восторженными и окрыленными вышли мы из Кремля. Поспешили на Красную площадь. Очень жаль было, что до этих радостных минут не дожили мои боевые товарищи В. Ф. Анаскин, И. И. Сачков и другие. Они тоже были награждены правительственными наградами, политрук Василий Анаскин — орденом Ленина. Посмертно.
К началу Великой Отечественной войны я уже был командиром отдельного разведывательного батальона 43-й танковой дивизии. Наше подразделение находилось в 350 километрах от границы. От пограничников мы знали, что по ту сторону неспокойно — вот уже несколько недель подряд там сосредоточивались немецкие войска, танки, самолеты, артиллерийские орудия. Об этом сообщали и перебежчики, и наша агентура. Время было тревожное. В дивизии отменили отпуска и увольнительные. Был отдан приказ привести всю технику в боевую готовность.
На воскресенье 22 июня у нас в дивизии наметили провести спортивный праздник. Мне поручили возглавить мотокросс. Накануне, в субботу, мы весь день возились с мотоциклами: ремонтировали, смазывали, проверяли работу двигателей. Уснули как убитые. А в четвертом часу утра меня вызвали в штаб дивизии. Дежурный сообщил, что звонили из Киева, потребовали срочно к аппарату комдива, а за мной он послал как за командиром разведбата — так, на всякий случай.
Вошел командир дивизии полковник И. Г. Цибин, он сразу же направился в свой кабинет — у него была прямая связь со штабом округа. Вскоре он вышел суровый, взволнованный, даже видно было, как легкая жилка на шее сильно вздрагивала. Но, сохраняя присутствие духа, ровным и твердым голосом приказал дежурному:
— Объявите боевую тревогу! Командиров и политработников — ко мне! Срочно! — и после непродолжительной паузы добавил глухо: — Война, товарищи. Фашисты перешли нашу границу.
Так в мирную созидательную жизнь ворвалась эта страшная война. О ней написаны тысячи книг — художественных и документальных, сняты сотни кинофильмов, опубликованы воспоминания видных военачальников. И все-таки о подвиге нашего народа в этой войне сказано далеко не все. Память о ней острым осколком живет в сердцах и душах фронтовиков. И каждый раз, когда я возвращаюсь к этой теме, снова и снова испытываю огромное волнение и боль. Память будит во мне живые картины горького отступления наших войск в первые месяцы войны, жестоких танковых схваток, беспримерных подвигов и героической гибели моих фронтовых друзей. Вот взялся за перо — и память опять уносит меня в огненную даль сороковых годов.
Да, у нас было намного меньше машин, чем у врага, но бились наши танкисты смелее, отчаяннее, лучше, ведь мы защищали свою родную землю, своих матерей, жен, ребятишек. Вспоминается одна из первых танковых схваток под городом Дубно. Обстановка в те июньские дни сорок первого изменялась не по дням, а по часам. То, что полсуток назад считалось нашим надежным тылом, становилось фронтом, а иногда и тылом вражеских, войск.
В ночь на 26 июня, обходя город Дубно с севера, мы вышли на дорогу Млинов — Демидовка. Под покровом мрака спешили на восток беженцы. К нам подошел красноармеец, отставший от своих, и сказал, что мы находимся в тылу немецких танковых частей. Несколько позднее его сообщение подтвердили и наши разведчики.
— В Демидовке фашисты, — доложили они. — Дорога километра на два забита автомашинами и легкими танками.
— Какая охрана? — интересуюсь я.
— Какая там охрана? Все дрыхнут мертвецким сном. Прямо в машинах и даже на обочинах дорог.
Мы пустили вперед «тридцатьчетверки» и устремились к Демидовке. Увидев недалеко от деревни немецкую колонну, дали по ней залп из пушек тут и там прогрохотали взрывы, взметнулись к небу огромные языки пламени. Так началась эта огненная ночь. Наши «тридцатьчетверки» ворвались в колонну вражеской техники и давай утюжить ее. Обработали дорогу до самой Демидовки, потом южнее. Думали, конец бою, но разведчики обнаружили еще одну колонну фашистов. Трудно сказать, сколько и каких машин уничтожили мы в ту ночь. Когда рассвело, увидели, что броня на наших танках стала черна от сажи и копоти. А кругом — разбитые немецкие танки. Ну, прямо танковое кладбище.
